Будешь жить у меня в сумке.
Потому что мне без тебя скучно.
Я так решила.

Будешь мурлыкать там песню про Умку,
перебирать все мои карандашики-ручки,
пачкать пальцы в чернилах.
А потом пачкать пальцами книжки-тетрадки,
а ещё документы, билеты в театр, и фотик –
до чего сумеешь добраться.
Будешь выглядывать на меня украдкой,
шкодно, прячась за сложенный зонтик,
а я не буду ругаться…
Я разрешу тебе делать всё, что захочешь.
Хочешь – блокноты листай затрёпанные,
читай мои откровения.
Знаю, ты любишь конфеты (сладкие!) очень,
разные, но особенно шоколадные, особенно
«Вдохновение».
Бери! У меня их там – целый ворох,
правда, с ирисками вперемешку,
но ничего, разберёшься.
Я буду слушать обёрточный шорох
и улыбаться – какая же ты сладкоежка!
(сладкоручка и сладконожка)
А как надоест, полезай в самый дальний кармашек,
там платочек лежит и там очень тихо,
хочешь – поспи.
Клубочком свернись и смотри – сны про мурашек,
про пчёлок, про ягоды и про ежиху
(совсем не колючую), и
про маленьких трёх котят (пушистых!) живущих на облаке,
в маленьком домике с очень большими окошками,
с видом на рай,
которые любят сидеть на белом небесном войлоке
и ни-ког-да! не станут большими кошками,
сколько их не убеждай,
что взрослыми быть невероятно удобно,
что можно гулять, где захочешь, и что очень легко
(прямо запросто) можно
даже по раю пройтись (а там, говорят, бесподобно),
но котята мурчат и молчат. Им и здесь хорошо,
а рай – это сложно,
ведь кто его знает – а есть ли дорога назад,
вот в этот вот домик, на облачко, на подоконник,
и в тёплые сны
одной замечательной девочки… любящей серых котят,
и спящей так сладко, как самый счастливый ребёнок…
…девочки… с небом на «ты»…

Девочка… Как ты там? Хочешь пить?
Это после конфет… Ничего, что вода в рюмке?
(куда-то напёрсток делся…)

Ой, прости, я забыла спросить!
Так ты будешь жить у меня в сумке?
Мне бы хотелось…
(с)

То, что я сейчас скажу –
Важно.
Я тебя удочерю.
Можно?
Это будет вовсе не
Страшно.
Это будет даже не
Сложно.

Ну не плачь, послушай, я
Честно!
Обещаю настоящей быть,
Тёплой.
Усажу тебя к себе,
В кресло,
Вытру слёзы со щеки
Мокрой.
Сладкой-сладкой угощу
Ватой.
Назову своей морской
Пчёлкой.
Разрешу без рукавов
Платье,
И подольше, до весны,
Ёлку.
Заболтаю – ни о чём
Сказкой,
Понадую пузырей
Мыльных.
Заберу и спрячу все
Маски –
Те, в которых ты была
Сильной.
Подарю блаженство стать
Слабой,
Беззащитной, не боясь
Фальши.
Хорошо ведь младшей быть,
Правда?
Ну и что, что ты чуть-чуть
Старше.

На ладошке напишу –
«Мама» –
На своей, а на твоей –
«Дочка».
Так хочу, чтоб ты была
Самой…!
Я тебя удочерю.
Точно.

© Copyright: Мила Хамамелис, 2007
Свидетельство о публикации №1706190748

А давай, ты как будто бы снова приедешь ко мне.
Будет вечер среды и безумно горячий июль.
И нечестно неспешный твой поезд –
ещё вдалеке,
но уже мне кричащий гудком
сквозь платформенный гул.

Ты взволнованно будешь смотреть
на плывущий перрон,
и проедешь немного подальше,
как будто дразня.
И я вновь побегу
за вагоном семнадцать –
вдогон.
И ты снова…
и снова…
и снова…
увидишь меня.

И опять улыбнётся
ромашкам моим
проводник,
подмигнёт мне –
«Вас ждут!» –
так, как будто бы выдаст секрет.
И я снова…
и снова…
и снова…
к тебе, напрямик!
Обниму, не стесняясь,
и выдохну:
«Пчёлка, привет…»

Будет жаркий июль,
и среда,
и ещё много дней.
А потом мы проснёмся…
…почти без претензий к судьбе.
Поезд будет тебя увозить
по полоскам путей,
а я буду мечтать,
как ты снова
приедешь
ко мне…

Я тебе километрю!
всеми нашими тысячами.
Знаешь, как это?
Против ветра
хватаюсь за ниточку,
узелочек – зубами,
и ласково, трепетно,
мягко, шелково – петлями –
овиваю
телефон раскалённый
и не остывающий сутками,
монитор, карандашик,
и каждую кнопочку клавиатуры,
прямо каждую-каждую! –
время не жалко…
время плачет давно не минутками,
не часами, не днями –
а вечностью или мгновеньями,
«никогда» и «всегда» –
только так, не иначе.

Время плачет…
время ждёт, не мешает,
наблюдает
за нами,
как мы
беспечно
играем
в свой
бесконечный
пинг-понг:
ты мне – я тебе,
инстинктивно,
без планов и знаний,
без учёта рублей и признаний,
так странно-бессмысленно –
ну и что!

Всё равно,
из себя – всё до капли,
от тебя – всё до буквы, до пикселя!…
и до кончика ниточки… и –
узелочек зубами,
и ласково, трепетно,
мягко, шелково – петлями
овиваю
каждый вдох микрофона,
все «пока» и «привет», и –
конверты, билеты,
и – в коробочку старое,
даже самое глупое,
даже самое малое,
и – так хочется новое,
и – за ниточку снова я,
то – легко, осторожно,
то – так яростно, жадно дрожа
всеми фибрами –
страшно
не успеть, потерять безвозвратно…
боюсь.

Я тебе километрю…
многотысячной ниточкой.
Сколько сил есть – сжимаю,
укорачиваю и истончаю –
поближе,
покрепче,
потуже.
И как раньше хотелось изрезать их,
в пух и прах разметать самолётами,
поездами расплющить!
Так теперь – сохранить
эти ниточки целыми,
аккуратно засахарить их
карамельками белыми –
пусть хоть что-нибудь будет.
Пусть хоть что-нибудь!
Пусть хоть они…

Я к тебе прикасаюсь…
Знаешь, как?
Против ветра хватаюсь
за ниточку,
узелочек – зубами,
и медленно,
step by step, приближаюсь.
Километры – не между,
не против,
они нас не разделяют,
напротив,
соединяют
тремя миллионами ниточек-метров,
и даже почти четырьмя…
вот видишь – не так уж и много ведь
мне до тебя.

Мы этим живём…
Мы спим в колыбельке
из мягких петелек,
и видим во сне – себя.

Сколько раз всё было рядышком.
Всё – почти.
Наконец достался краешек
От мечты.

Поскорей на сто булавочек!
Глубоко.
На сто ранок – сто заплаточек,

Ничего,
Боль – не боль с такою ношею,
Тихий страж.

Бесконечно, пересохшими –
«Отче наш…»

Солнце в окна неприкрытые.
Горячо.

Все молитвы перечитаны?

Нет ещё!

* * *
Утекли за солнцем белые
Месяца.
И любила, и лелеяла.
Не спасла.
Уходила обесцвеченной,
Далеко.
Оживала поздним вечером.

Без него…

* * *
То ли тот, кто это выдумал,
Виноват.
То ли было чудо выдано
Напрокат.

Отгостило счастье-горюшко.

Ангел спит
Не под камушком на горушке.
В небеси.

© Copyright: Мила Хамамелис, 2009
Свидетельство о публикации №1909082150

Лето такое заспанное.
Дело уже к осени.
Август…
…парной, травоскошенный,
бабочками залапанный,
в самом цвету. И все
смешные такие, пьяные,
летают в дымке медвяной
лениво, как в киселе,
парят, кружатся, куражатся
в последних каплях тепла.
- Неужто скоро зима?
- Да прям там! Вам это кажется!

Смотрю сквозь веки - всё охрово
и такая слабость спросонок…
А давайте играть в домик!
В августе - это так здорово!
Из досок ничейных, с занозами,
зато на солнце нагретых!
А давайте побольше секретов,
и бегать от улья с осами!
А можно не бегать, не строить,
а просто залезть на чердак -
там книги, пыль и гамак -
и потребовать не беспокоить.
А особенно очень классно там,
если пятые сутки - дождь.
и не капельками, а сплошь,
и доски внизу - ужасные,
холодные и набухшие,
да ещё и с занозами - ну их!
Лучше здесь… разбивать струи,
выставив ветку длиннющую
по краю крыши скользящую,
туда…
…где мир исцарапанный
дождём, где лето заспанное,
сопрелое, моросящее,
обиженное и гундосое,
и бабочки все по домикам,
и листья на подоконнике,
и дело уже к осени…

Август…

© Copyright: Мила Хамамелис, 2007
Свидетельство о публикации №1708130590

Весь город утоплен в лужах,
До верха замызганы джинсы,
До мути забрызганы линзы,
Свой старенький Canon поглубже…

Из луж – отраженьем усмешка.
Сканирую взгляды – никто не…?
И в каждых встречных – погоня,
И, кажется, даже слежка.

Бегу сквозь колкую морось.
Так легче. Не видно судей.
Я лучше отдамся простуде,
А им – промолчу. Сел голос.

Границы вины условны.
Улик – ни одной. Бывает.
Лишь кто-то внутри подвывает…
Виновна… Виновна… Виновна…

© Copyright: Мила Хамамелис, 2007
Свидетельство о публикации №1710150740

/стих-последствие/

Ты послушай себя!
Ты послушай себя – ТУ!
Сколько боли там,
сколько соли,
и сколько горечи.
Но – послушай,
пробей свою нынешнюю глухоту –
сколько жизни во всем этом было!

Ты помнишь тонущих?
Как ты трогала их, не касаясь, звуком одним,
словно жаркой ладонью по рваной груди
проводила им -
и спасала,
почти что нечаянно, всех, одного за другим!
Помнишь?
Помнишь ты это?!
Своё почти что всесилие!

А я помню…
Я помню твой взгляд исподлобья, живой,
и не просто живой, а горячий и острый, неистовый.
А сейчас… он ведь даже не тёплый.
Он мёртвый. Пустой.
Никакой. Ниоткуда. Без боли. Без слёз. Выцветший.

Дура.
Дура ты…
Дура!!!
Да что же с тобой сейчас!?
Чем живёшь ты сейчас?
Кем живёшь ты сейчас?
Да живёшь ли ты!?

Как так вышло?…

Когда-то к тебе, лёгок, золотовлас,
странный ангел пришёл, и тебя, всю заполненной волей и
плотной, тёплой, горячечной жизнью –
он на руки взял,
и к себе осторожно привлёк. Всё твоё напряжение,
всё твоё «исподлобье» ладонью загладил, унял,
и прохладой утешил безумное горькое жжение.

Я не знаю…
Спасал ли тебя он тогда? Может быть…
А быть может – губил.
Я не знаю…
Мне только той девочки,
ТОЙ – пусть хмурой,
пусть полной каких-то вселенских обид –
не хватает –
ты таешь совсем,
расползается сеточка,
размягчается кожа когда-то мятежного лба.
Раньше звуком могла прикоснуться
к любому прохожему,
а сейчас и рукой не дотронешься…
слишком слаба…
Видно, слишком уж ангелом странным своим
ты ухожена.

Не хватает мне… той…
Жаль, что я не могу здесь помочь.
Не могу и, прости, не хочу.
Это – ваше с ангелом.
Это он из тебя себе сделал
странную дочь.
Это ты с себя плоть
сняла
и осталась
наголо
в замурованном счастье своём – так до боли тонка.
Счастье боли…
…не садо и мазо, а как приношение
в жертву – сердца, и жизни, и пульса на жилке виска –
разве может быть большее в силе своей искушение?
Это так, словно ты, распластавшись, лежишь на камнях,
смотришь в небо и ждёшь,
когда кожи
коснётся
лезвие.
Или… словно ты ждёшь… ждёшь, что небо возьмёт тебя так,
без клинков и без крови, чужими руками брезгуя…
укрывая собой… раз за разом… прозрачной росой…
заберёт… и впитает дотла… постепенно… до клеточки,
до последнего вдоха… до капли… в себя… за собой…
унесёт… навсегда… без малейшей на «после» лазеечки…

* * *
Всё же странное счастье твоё.
Ну ведь правда?
Скажи!
Ну и что, что всё это придумано мною и только что.
Ты оспорить не сможешь, утихли твои мятежи.
Ты спиной на камнях.
Ты прозрачна.
Ты счастьем исколота.

Ты прости…
что тебе я подняться помочь не смогу.
Что, хоть смела когда-то в тебе находить
спасение,
но своей я руки – не подам.
Всё равно не спасу.
Только ангел…
И только сама…
Это ваше
крушение…

Об одном лишь прошу: изменившись – останься живой.
Пусть хоть как,
пусть хоть с чем –
со скандалами, горечью, слабостью,
с исподлобьем своим…
Я любить тебя буду любой…
До его и её…
до твоей и моей…
старости…

Об одном лишь прошу:
изменившись – останься живой…

© Copyright: Мила Хамамелис, 2008
Свидетельство о публикации №1801094154