....А ветер перестал. Не что-то делать – просто.
Оставил на вчера подъездный барабан.
Уверенно слепцы минуют перекрёсток
Перед моим окном; по утренним домам.

Перелистни окно, и в пику перспективе
Привесь на небосклон любые облака –
Всё так же по домам и так же терпеливо
Пройдут они. И трость, как остриё клинка

Отыщет лабиринт единственно возможный,
Где ты бы не нашёл ни окон, ни дверей...
Творительный оставь. Возьми себе предложный,
И больше не кляни горячность батарей...

Смотри, не оглянись! – вот он заносит ногу,
И синеве грубит далёкая гроза,
Тебе и веку взор вправляя понемногу,
И распахнув твои, а не свои глаза.

Нахолмилось плечо в уступ речного брега,
Затылок, словно лик, нахмурен на пейзаж...
И трость калибра пять и шесть белее снега,
Больнее облаков и слаще це два аш...

...У кого-то кровь – голубей небес,
А моя – чернее, чем твой зрачок.
Вот уже и лес не похож на лес...
Разожми скорее кулак с мечом.
Я сейчас растаю и затону,
Как в твоих глазах, в молодой листве...
Так дотронься, воин, скорее, ну,
До витого счастья в сухой траве...

...Ты так хотел дойти и донести
Свою любовь, как пропитое платье,
Ты столько крови проливал в пути,
Что ею смыл наветы и проклятья.
Тебя, тая, укутывала ночь,
Послушная то голосу, то струнам –
И даже бог был вынужден помочь,
Поскольку он таким тебя задумал.

В пути, решив ничем не пренебречь,
Ты женщинам дарил свои объятья –
И те, кто родились от этих встреч,
Достойны поклоненья и проклятья!
Тебя, как искру своего чела,
Стряхнули города на горизонты,
Тебя Луна вела и берегла,
Твой меч ковали древние архонты.

Ты шёл, пронзённый жребием судьбы,
Ломая позвоночники и тальник,
Сколачивая песни и гробы,
Равно владея флейтою и сталью.
Любовью, словно кованой стрелой,
В миры судьбы пробил себе дорогу;
И здесь, у бога с чёртом за спиной,
Последнего убил единорога.

...Так подойди, не бойся – мы одни,
Последний друг давно тобою проклят.
Возьми мой рог – лишь руку протяни!
Лишь руку протяни – и да отсохнет...

© Copyright: Егор Белоглазов, 2009
Свидетельство о публикации №1908084013

...Запарив коня в дороге, в трактире украл замену,
Оставил трактирщика в ярости, а вот шлюху – вполне довольной.
В седле доводя заточку меча и пары сякэнов,
Насвистывая сквозь фиксу, скачет Святой Георгий.

Безбрежно вооружённый и незаконно конный,
Такой одинокоокий - то-есть, попросту, одноглазый –
Скачет Святой Георгий к логовищу дракона;
Но драконы не верят в сказки и вообще не читали сказок!..

Он съел не одну собаку, и глаз потерял в походах,
А что до умения драться – так имел он все эти горы!
Когда мама в детстве читала сказочки о драконах,
Братья учились бояться – а он воровал помидоры.

***Но те из них, что читали сказки – вовсе не любят сказок!

Ни меч у седла не греет, ни запах конского крупа,
И кажется, что тревожно кричат за бугром вороны,
И каждый камень, попавший в ботинок – осколок чьего-то зуба,
И ящерка, греясь на камне, сверлит спину взором дракона...

***Но драконы не верят в сказки, а так же в силу, судьбу и разум!..

...Когда не можешь бояться – приходится знать и помнить,
А знать и помнить такое – предпосылка для пьяных оргий!
Зачем покупались карты, и учился язык драконий?
Чтобы не стать драконом – скачет Святой Георгий!..

То ли антенны шлема, то ли плюмажа перья;
А что на глазу повязка – он, наверное, прикололся.
Скачет Святой Георгий, но драконы в него не верят.
А во что не верят драконы... того не бывает вовсе!..

Камни катятся книзу, пламя взлетает кверху,
Дождь орошает землю, гномы куют железо,
Скачет Святой Георгий, люди идут по свету...
Им, вроде, немного надо – но на свете живут драконы!..

© Copyright: Егор Белоглазов, 2009
Свидетельство о публикации №1908084013

Везёт недомерка крылатого пса
В повозке без окон и без дверей;
Во всей Поднебесной не видно конца –
Найдите его скорей!
Есть лица без судеб и люди без лиц –
Возница безликий, вези, гони:
Мы все где-то там превращаемся в птиц –
А я стану птицей без имени!

Закаты, рассветы, и что-то меж них –
Пучок конопляный в петлицу вдень!
Работают в паре палач и мясник –
Для них наступает день.
Кому - на колёса, кому - за весло,
А тех, что остались – помилуют...
Мы все где-то дальше встаём на крыло –
А я стану птицей бескрылою!

Везёт недомерка судьбу на горбу,
И хочет проехать сто тысяч ли –
Не ведая, что в деревянном гробу
Находится соль земли.
А тот, кого мы убивали, любя -
Давно впереди, и не трожь его!
Мы все где-то там оставляем себя –
А я стану птицей без прошлого!

...Везёт недомерка, и нам повезёт,
Когда мы достигнем далёких гор.
За каждой спиною крылатый койот
Решает давнишний спор.
Танцует на лезвии свечки танцор,
Полночи убито – проснись и пей!..

Мы все где-то там ожидаем конца...
А я стану птицей! Я стану ею!..

© Copyright: Егор Белоглазов, 2009
Свидетельство о публикации №1908084013

...Изысканный плащ и в петлице петарда,
Цилиндр лоснится, как встарь...
Нет, я не из театра – скорее, с Монмартра;
Я – лёгкий фланёр, я Сентябрь.
Откуда б, вы думали, лёгкость такая,
Откуда такие цвета?
Нет, я не играю – я просто гуляю,
Столетье назад отмотав.

Куда ж вы торопитесь лёгкою птицей,
Дробя каблучками зарю?
Постойте, сестрица! – извольте влюбиться
В угоду месье Сентябрю!

Идёмте туда, где ленивая тина,
Где гаснет полуденный звон;
А клён у плотины - хоть с кислою миной,
Но он, натурально, влюблён!
А после – туда, где шампанского пена,
Здесь пили Вольтер и Руссо...
Мы здесь непременно смешаем с абсентом
Бокальчик-другой кюрасо.

Куда ж вы летите испуганной птицей,
Присядьте со мною, молю!
Присядьте, сестрица – мне нужно напиться,
И, может, я вас разлюблю.

Ах, это, решительно, необходимо –
Ведь сила уходит моя!
Не знаю, погибну ль – но я вас покину
С приходом месье Октября.
...Потрёпанный плащ, и сгорела петарда,
Цилиндр заложен, как встарь...
Нет, я не из бара – скорее, с бульвара:
Я старый усталый Сентябрь.

Спешите, спешите же лёгкою птицей,
Без вас не начнётся заря!
Летите, сестрица – дай бог вам влюбиться
Под песни месье Сентября!..
Хоть в песни месье Сентября!..
Хоть в память месье Сентября!..

...Я учился дым выдыхать кольцом –
Изо рта вылетали птицы.
Хоть одну я пытался узнать в лицо,
Но чужими казались лица.
На ночной пейзаж, на сырую мглу,
На осенний стиль, на чужой балкон
Улетели птицы – и Рубикон
Перейдён, как тень на полу.

Я спорил с упрямством трамвайных рельс,
Ну, а рельсы гнули своё.
И последний троллейбус уехал в рейс,
Унося моё забытьё.
Уезжали машины куда-то прочь,
Не торгуясь со мною по пустякам –
И один таксист был настолько пьян,
Что не выиграл в эту ночь.

Я истратил сотни рваных носков,
Но нашёл того, кто искал.
Он искал меня – и без обиняков
Подарил, и не отобрал:
Подарил мне ласки пушистый хвост
И горбатые крылья из папье-маше –
Но я бросил всё, потому что уже
Не хотел ни неба, ни звёзд.

...Я учился дым выдыхать кольцом –
Изо рта вылетали птицы.
Хоть одну я пытался узнать в лицо,
Но чужими казались лица.
На ночной пейзаж, на свою беду,
На осенний стиль, на чужой балкон
Улетели птицы – и босиком
Я опять за ними иду…

...Мне кажется, мы позабыли пароль,
И в спину пристально смотрит небо…
Молча листаем азбуку каменных стен.
Забудь, что в замке – Король,
Забудь, моя Королева,
Что всё это – мир Короля, и не более, чем!

Если Его любовь не выше небес –
Нам не грозят драконьих зубов посевы,
Он даже в спальне твоей бессилен и нем.
Туда, где мачтовый лес,
Скорей, моя Королева,
Проснись – это сон Короля, и не более, чем!

Горят корабли, и море полно огня,
И даже нищий не дал нам хлеба,
И смерть пришла – и ушла ни с кем.
А ты смотри на меня,
И знай, моя Королева,
Что всё это – страх Короля, и не более, чем!

Я буду тих, как бешеный зверь,
Встану, попутав право и лево,
С застёжкой тоже будет мало проблем…
Глаза распахни, как дверь,
И верь, моя Королева,
Что всё это – смерть Короля, и не более, чем!

...Ты разнимешь объятья в сладкой тоске.
Встанешь, невинная, словно Ева,
Не понимая, откуда рассвет, и зачем…
Ты увидишь меня на песке,
И поймёшь, моя Королева,
Что я – только тень Короля, и не более, чем…
Тень Короля, и не менее, чем...

Ни способа признать, что ты права,
Мне не дано, ни выдержки воловьей;
Я слишком много посвятил словам,
Чтоб не уметь назвать любовь любовью.

Ты думаешь, со мною можно петь
И вечерами зажигать лампаду?
Я слишком много посвятил себе,
Чтоб не уметь держать себя за падлу.

Я буду гнать пинками миражи,
А водку пить с тобой, и не на вынос.
Я так недавно научился жить,
Что больше не хочу любить на вырост.

Шесть лет назад медвежий этот город
Хотел зимы, но получил меня;
В тот день плотинку снежная броня
Покрыла несмываемым узором.
На льду следы от чьих-то легких слег,
Но ужасу тому я был свидетель,
Как ни один прохожий не заметил:
На город шел непокоренный снег!
Еще не скован снежной слепотой,
Еще морским, еще соленым глазом
Я наблюдал, как город был размазан
Под гексагоном искры ледяной.
Почесть аборигенов дураками
Конкистадорам свойственно порой,
Словесной затуманиться игрой
И годы слепо исчислять «летами»...
Какие лета — оглянись, Европа!
Аборигены празднуют беду,
Я знаю — я три месяца в году
Шесть лет подряд жду нового потопа!
Снег — мастер отпечатывать следы.
И заносить. Навечно. В книгу судеб.
И мир не бомбой уничтожен будет,
А точкой замерзания воды...
Мы все равно проскочим в новый век,
Я напишу про лето очень звонко...
...Нас занесет не вьюга, не поземка —
Не ваш, не мой — непокоренный снег.

Сегодня не будет ни споров,
ни песен, ни судеб,
Священного чая в стаканах,
поправки на ветер,
Поправки на возраст, простите,
уж точно не будет.
Возможно не будет меня,
но уж в это не верьте.

Вы все почему-то запомнили
только паденье
Туда, в горизонт,
головою прорвав оболочку,
И лишь позвоночник гудит
ожиданьем ступени,
На шаге седьмом
вылетающей прямо под почку.

Сегодня со мною такие, каких не пугает
Ни крест, ни осина,
поскольку страшней отключиться,
Но знать безвозвратно,
как тень на плече нарастает,
Костлявый катетер ногтя
заводя под ключицу.

И я бы сказал что-нибудь,
что бы не было грубо,
Но ныне со мною такие,
какими я не был,
Танцуя с мечом и целуя усталые губы,
Скорбят от того,
что их любит печальное небо...

...Где сразу под табличкой «не курить»
Гора бычков – ищи меня вчера.
А если не смогу перезвонить –
То не ищи. Заполни вечера
Верчением больших вокруг себя.
Не приезжай. Скучай. Пеки пирог,
И, ленточку тропинки теребя,
Не попади в паучью сеть дорог.
Твой город – стратегический запас
Дурацких шуток с ночью и со мной.
Дурацких, но смешных – как в этот раз,
И мне смешно, что я такой смешной.
Я промахнусь – фисташковый родник,
Слепой подсолнух, солнечная грусть...
И только, как последний ученик,
Лишь мокрою щекой не ошибусь.
Возникнет утро. Город на дыбы
Подымется и выхлестнет аккорд.
Как человечьи силы не слабы,
Мне хочется дослушать анекдот.
Он прост: в начале небо и земля
Безвидны и пусты, как да и нет.
Чуть позже – город, прост, как три рубля.
Чуть позже – ты. Чуть позже – тьма и свет.
Еще лишь вдох, тугой, как взлет во сне;
Оглохнуть! Сердце? Уберите звук.
Задержка, выдох. Абрис на стене.
Dum spiro spero.
Следующий круг.

...Здравствуй, мой соловей! Как давно, как некстати. Как рад!
Думал, ты не вернешься, узнав про железное чудо.
Так давай порычим-посвистим, поболтаем, покуда
Перед саммитом в Чу император меняет наряд.

Удивляюсь тебе: непричесанный перьев комок,
А какое усилие бьется в вибрации горла!
Словно бусины горстью в хрустальный летят потолок,
И слепой поводырь сямисэна их ловит аккордом.

А у нас – видел сам- жестяная игрушка скрипит,
Будто ногтем терзают резной кракелит балюстрады –
Заводной соловей! ... умереть и не встать от досады!
Старый даос, который у босса теперь фаворит,

Это он, вечно датый старик, притащил это зло, -
Неспроста он так дружен с носатым заморским бродягой.
Это варварство через границу едва поползло –
И теперь на базаре торгуют заморской бумагой!

У меня, если к слову сказать, тоже к даосу счет.
Я еще слово «мама» сказать не умел по-медвежьи,
Он поймал меня в сеть. И по-своему был даже вежлив –
Не убил. Да и мама, наверное, где-то живет.

Он твердил мне, что клетка – иллюзия клетки, пока закрывал,
Я ревел, а они все смеялись, козлы, до упада!
Я не знал, кто я есть – я о зеркало клык обломал:
Думал – вдруг, человек?- улыбнулся – нет, все-таки, панда.

Впрочем, что это я о себе, как невежа и хам.
Нас обоих великое дао по-своему вертит.
Кстати, даосу тоже на днях повернется инь-ян:
Императору что-то хреново с пилюли бессмертья...

Будешь петь для него, несмотря на обиды и грусть?
Милый друг, ты замешан и слеплен из странного теста.
Я хотел пестовать свою злость, но не лучше ли, вместо –
Вместо этого песню твою заучить наизусть?

Впрочем, горло не то. Не для песен. И не для картин
Мои лапы с когтями, что твердостью равны цирконам.
Мы вообще не для сказок – про нас не писал Пу Сун-Лин, -
Он все больше по оборотням, и слегка по драконам...

Что ж! Лечи императора! А монохромный свой рок
Я уж как-нибудь сам. Навещай неуклюжего мишку!
Торопись! Я четвертую ночь изучаю замок,
И теперь без труда отпираю двойную задвижку.

Так что... слышишь, мой даос?.. я знаю, где твой уголок,
На янтарном рассвете я тихо приду к изголовью.
А поймают... так что ж? всех когда-то поймают, дружок! –
Побегу в небеса за своею пернатой любовью...

Сегодня среда, и в палате ума — неполадки,
Весь мир наготове бежать до угла за бедой.
Ну что ты сидишь предо мною, дитя опечатки?
И ты окружен окружающей этой средой.
И явно, как весь этот город изогнут подковой,
Урал неисправен, а может, и неисправим.
Я просто Левша, поглощенный блошиной обновой,
Я тихо усну — и уже не умру молодым.
И сон, как ни странно, спокоен, но несколько мрачен:
Шитье генеральских сапог заскрипит за версту,
И эта блоха, персонажем из белых горячек,
Конечно же будет скакать, наводя суету.
Даосский святой шибанется с вершины Тибета,
Поскольку на первом пути по средам — товарняк;
А где-то матросам поднявшего якорь корвета
Во славу Британии грянут с причала «Good luck!».
Не в три апельсина, которые любят от жажды,
Не в этот святой, по земле промахнувшийся снег
Однажды уйти, чтобы снова проснуться однажды,
И снова уснуть, и однажды проснуться навек.
Но вновь не святым, и — господь упаси! — не поэтом.
Когда, словно дробь, начинаешь делиться чертой, —
Я просто Левша, и в прокуренном брюхе корвета
Английский матрос распивает со мной четвертной...

А он уже рождён, тот самый полицай,
Уже растёт, уже скрипит в своей избушке –
Тот, что тебя убьёт. Но ты, мон шер, играй
На дедовой, на той, на дрезденской игрушке...

В ночи не гаснет свет, в ночи не молкнет крик –
Привыкни не гадать, контральто, или меццо!
Тебе не предсказать блистательный блицкриг,
Тебе играть... и петь на плохоньком немецком.

И перекошен мир не только на словах.
Твой младший из окна стреляет понарошку...
Никто не виноват – но ах, мой милый, ах! –
Как сладко на ветру звучит твоя гармошка...

...Нервы перемалывая в рухлядь,
Ветер лупит в стену кулаком.
Кто-то одиноко пьет на кухне -
Я с ним, как ни странно, не знаком.
Просто слышу, холодея вдохом,
Щупая в кармане беротек, -
Быть в живых бывает очень плохо.
Так, что не подъемлет человек.
Тишина задавленного воя,
Жуткий звук запивки из горла -
Партитура одинокой боли
В две руки для стопки и стола.
Он за дверью. Бесполезна помощь
Вод соленых, медных труб, огня...
Он, наверно, прав, в слепую полночь
Мною из меня прогнав меня.
Что-то там роняет, неуклюжий,
Сам себе пеняет, что дурак,
Нетопырка, осьминог на суше,
Звездочка, булыжник, твою так!..
Прыгнув через нож, и обернувшись
Утром, ночь растает, словно сон.
Он уймется, наконец, толкнувшись
В локтя сгиб измученным лицом;
Не заметив, как недолетела
Птица, и недотянулась нить...

Я же - до последнего предела
Буду дверь бояться отворить...

...Пиво, пахнущее подмышкой.
Не моей - собачьей; так мило!
Я люблю вас, как кошка мышку,
Вы меня - как земля могилу.

Что-то теплое в серединке,
Не любить - не судьба: присвоить.
Вы меня - как листок картинку,
Я вас - словно друг друга двое.

Допиваю, идем; не так ли?
Друг из друга мотаем жилы:
Вы мне - меда тягучей каплей,
Я вам - ржавой стальной пружиной...

В мире вечных вещей я рожден
называть имена,
Обрекая Икара упасть, а хрусталь —
расколоться,
И шальную звезду приковать
неподвижностью Солнца,
И, пройдя через стену, закрыть ее
словом «стена».
Называть, вызывая из неба и небытия;
Незакрытая клетка кошмарна иллюзией
воли, —
Мы встаем на больную судьбу,
и от этакой боли
Даже люди, как вещи, кричат, называя
себя.
И тем более странно, что я, как хмельной
куролес,
Разнеся все вокруг, но, не выцеля сердца
мишени,
Лишь к тебе не могу применить ни имен
ни имений, —
Даже птицей дрожа над тобой
в переломе небес.
Все, чего в этом мире касались глаза
и рука —
Начинало звучать и навеки меняло
дыханье;
Но касаюсь глазами, и имя не вторит
касанью,
И касаюсь ладонью, но имя нейдет
с языка...
Да и ветру, звеня в камышах, не назвать
камышей;
Я устал называть, и усталость моя
незаконна, —
Я ступил на слепое пятно моего
лексикона,
На четырнадцать тысяч четырнадцатых
этажей...

© Copyright: Егор Белоглазов, 2010
Свидетельство о публикации №11002062246

...Закурил на полу Пьеро
В мизансцене веселых весел
И со шляпы своей перо
Или темное что-то сбросил.

Раскадровка из «да» и «нет»
Превращается в «либо-либо»,
И осиной торчит в спине
Поразившее влет «спасибо».

Бог любви — в десяти ветрах.
В десяти стаканАх — две нормы.
Бесприданницы детский страх
Вынимает меня из формы.

Беспринципные, без принцесс,
Тушью глаз превращаем в призму;
Нервно-сладкий психоинцест,
Исходящий из нарциссизма.

Разговор и маска воров
Тушью, тенью и словом шиты.
Белой ниткой пошил Пьеро
Бесприданницы детский ритм.

Бесприданницы детский взгляд
Провожает меня, как бога...
Мне «спасибо» вслед говорят,
Но «спасибо», конечно, много...

© Copyright: Егор Белоглазов, 2010
Свидетельство о публикации №11001233447

...В мире вечных вещей я рожден называть имена,
Обрекая Икара упасть, а хрусталь — расколоться,
И шальную звезду приковать неподвижностью Солнца,
И, пройдя через стену, закрыть ее словом «стена».
Называть, вызывая из неба и небытия;
Незакрытая клетка кошмарна иллюзией воли, —
Мы встаем на больную судьбу, и от этакой боли
Даже люди, как вещи, кричат, называя себя.
И тем более странно, что я, как хмельной куролес,
Разнеся все вокруг, но, не выцеля сердца мишени,
Лишь к тебе не могу применить ни имен ни имений, —
Даже птицей дрожа над тобой в переломе небес.
Все, чего в этом мире касались глаза и рука —
Начинало звучать и навеки меняло дыханье;
Но касаюсь глазами, и имя не вторит касанью,
И касаюсь ладонью, но имя нейдет с языка...
Да и ветру, звеня в камышах, не назвать камышей;
Я устал называть, и усталость моя незаконна, —
Я ступил на слепое пятно моего лексикона,
На четырнадцать тысяч четырнадцатых этажей...